Кажется, именно так и произошло. После Джексона, по слухам, осталось материалов не на один оригинальный альбом — куча наследников и хранителей культа, желающих нажиться ну хотя бы на всём том, что осталось от поп-идола. Похоже, живого Майкла Джексона планета похоронила гораздо раньше…
В январе нынешнего — новое потрясение. На 92 году жизни скончался Сэлинджер, живой классик мировой литературы. Оно тоже было внезапным. Потому что писатель вёл затворнический образ жизни и большинство из тех, кто читали в XXI веке «Над пропастью во ржи» — роман сделавший в 1951 году писателя всемирно известным — даже и не подозревали, что автор этой книги, их современник. Ну, вот у кого у кого, а у Сэлинджера не было никогда романа с почтенной публикой. Он терпеть не мог всех этих встреч с читателями, фотосессий, интервью, и более того, с 1965 года вообще перестал выпускать всё им написанное. Поговаривают, что неизданное исчисляется десятком книжек… Так что блюстителей культа и в этом случае ждёт большой куш.
Джером Сэлинджер и впрямь прослыл большим оригиналом современного литературного процесса. Быстро завоевав признание читающего мира (первый рассказ опубликован в «Нью-йоркере» — большинство других вещей тоже впервые увидели свет в этом журнале), он вместе с женой уехал в 1953 году в провинциальный американский городок Корниш с полутора тысячами населения. И постепенно начисто отрезал все связи с миром. «Когда репортеры приставали к нам с вопросами, как найти Джерри, мы просто отправляли их в другую сторону», — рассказывал владелец местного магазина Майк Акерман, у которого Сэлинджер много лет покупал продукты. «Здесь не принято лезть в чужую жизнь, и мы считаем, что человек может вести себя так, как ему нравится, — пояснила это другая его соседка, Шерри Будро, отец которой подружился с писателем еще в 70-х. — К нему относились как к обычному человеку, а вовсе не как к автору «Над пропастью во ржи». Иначе, наверное, Джерри не провел бы здесь столько лет».
Для меня поведение Сэлинджера не было никакой загадкой. Достаточно просто открыть его книги, и всё становится на свои места. Ты узнаёшь о Сэлинджере из них больше, чем от тысячи (несостоятельных) биографов писателя. Герои Сэлинджера кожей чувствуют всю враждебность окружающего их миропорядка. Они не хотят мириться с этим, но ничего не могут поделать. И эта идея — бегства: от себя, или наоборот — в себя, самоубийства, ненависти к миру, и какого-то неисчерпаемого отчаянья — красной нитью проходит через все его книжки. Потому что ни Сэлинджер, ни его герои не хотят «спускаться в лифте с чемоданами и кучей вещей», не хотят «звонить всем родственникам по телефону, прощаться, а потом посылать им открытки из всяких гостиниц», не хотят «работать в какой-нибудь конторе, зарабатывать уйму денег, и ездить на работу в машине или в автобусах по Мэдисон-авеню, и читать газеты, и играть в бридж все вечера, и ходить в кино, смотреть дурацкие короткометражки, и рекламу боевиков, и кинохронику»… И так от рассвета до заката. Всю жизнь! Они хотят чего-то большего. Но — мир, в который они заключены, предполагает ещё одну предсказуемую и пошлую жизнь. Как ответил Бродский на вопрос «Кто ваш главный враг?»: «Вульгарность! Интеллектуальная и духовная вульгарность». Но, позвольте, позвольте! А уединиться в каком-то заштатном городишке, — как это сделал наш незаурядный гений — чтобы посещать регулярно собрания местного самоуправления и традиционные обеды с пирогами и ростбифом (за всё — 12 долларов) в местной церкви каждую субботу — это ли не гимн мещанства?
Не знаю… Мне кажется, что это была просто жизнь-отрицание. Жизнь, целиком отданная в жертву чувству несогласия с этой вульгарностью, и при этом полная беспомощности.
Читая Сэлинджера, я чувствовал какое-то тонкое и бесконечное родство с героями его книг. Да и сам писатель стал мне как родной — хоть он и мизантроп порядочный. Мне всё хотелось сказать ему: «Ну как же так! Твои книги пестрят цитатами философов, ссылками на Бхагавад-гиту и буддийскую Махаяну, ты ищешь мудрости, подлинной мудрости, которую не просто принимают к сведенью, а которая навсегда меняет сердце… Зачем же надо было вывешивать белый флаг? Почему такая одинокая и полная пробелов и неразрешённых вопросов жизнь?» По иронии судьбы, в 1965 году, когда Сэлинджер навсегда замолчал в глухом уголке Штатов, в Америку приехал один индийский санньяси (путешествующий монах-проповедник), небольшого роста, с царственными манерами, небольшим чемоданчиком, зонтиком и ещё сорока рупиями (которые нельзя было разменять ни в одном американском банке). Его звали Шрила Прабхупада. Он сошёл в порту Бостона, один-одинёшенек, плохо представляя, где он проведёт сегодняшнюю ночь и что у него будет на завтрак… И перевернул весь западный мир! Основал движение, благодаря которому цитаты из Бхагавад-гиты, джапа и «проклятые вопросы» бытия стали доступны каждому в современном обществе. А когда журналисты спрашивали его: «Зачем вы сюда приехали?», он отвечал: «Я приехал, чтобы напомнить вам о том, о ком вы забыли. О Боге».
К счастью, в отличие от Сэлинджера, я не был отгорожен от всего мира. Я получил этот дар Прабхупады, как-то затянувший пустоту в моём сердце, — альтернативу засасывающей пошлости и вульгарности… Но через какое-то время я вдруг увидел, что сердце по-прежнему пусто. Оказывается, избавиться от цивилизации манекенов и пластиковой посуды не достаточно… Оказывается, дело во мне самом… И раскрыл мне на это глаза именно Сэлинджер.
Прочитав один из его текстов — повесть «Зуи» — я вдруг понял, в каких я отношениях с Богом. Он для меня — такой Верховный дилер, оптом удовлетворяющий все мои потребности. Вот уж не думал, что какая-то книжка так глубоко обнажит моё самое потаённое исподнее!
Зуи, и вообще, все люди из семьи Глассов, которые стали героями сразу нескольких повестей и рассказов Сэлинджера — отнюдь не заурядные члены общества. Бывшие вундеркинды, когда-то (все семь братьев и сестёр) принимавшие участие в радио-шоу «Умный ребёнок» (аналог нашего «Что? Где? Когда?»), сейчас они выросли и стали — кто известным актёром (как сам Зуи), кто блестящим учёным (как Симор), ну и так далее. Их родители тоже не последние в мире люди — блиставшие в недавнем прошлом звёзды Бродвея. И вот с этой семьёй начинают происходить странные вещи. Старший сын, Симор, пускает себе пулю в лоб. Второй — Бадди — заключает себя в добровольное отшельничество, живёт в глуши без телефона и т.д. О средних Сэлинджер особо не распространяется, зато младшим Френни и Зуи — посвящает целых две повести. Фабулой обеих становится непонятная хворь, приключившаяся с самой младшей из клана Глассов после того, как ей в руки попадает книжка какого-то безымянного русского автора конца XIX века «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу». Фрэнни уходит из колледжа, отказывается играть в театре, где ей прочат блестящее будущее, лежит целыми днями на диване и бормочет… Иисусову молитву, как наказано в книжке. Вся семья в шоке! Мать семейства судорожно пытается дозвониться до её самого уважаемого и умного чада — Бадди (чтоб повлиял на сестру!), попутно заталкивая в исхудавшую Фрэнни куриный бульончик, отец семейства, немного уже «того» под старость лет, тоже пытается накормить бедняжку мандаринчиком, парень девушки не находит себе места и даже пропускает свой любимый футбольный матч, а брат — Зуи — устраивает сестре сеансы регулярного психоанализа, в которых вдруг выясняется, что он уродец…
На этом месте я сам себя почувствовал уродцем. Текст книги «повернул глаза зрачками в душу» мне — и это была мучительная метаморфоза. Для меня лично это было послание о том, как можно бесконечно долго обманывать себя…
«Ничего нового, помилуй Бог… В Индии уже Бог знает сколько тысяч лет это явление было известно как джапам. Джапам — это просто-напросто повторение любого из земных имен Бога… А смысл в том, что если ты повторяешь имя достаточно долго и достаточно регулярно, и буквально в сердце, то рано или поздно ты получаешь ответ. Точнее, не ответ, а отклик,» — объясняет Зуи смертельно напуганной матери суть нового увлечения Фрэнни Иисусовой молитвой. Ну, так это как раз про меня! Я каждый божий день бормочу джапу «Харе Кришна Харе Кришна…» — с претензиями на отклик…
«Ты смотришь на свой университетский городок, и на мир, и на политику, и на урожай одного лета, слушаешь болтовню кучки безмозглых студентов и решаешь, что повсюду — только «я», «я», «я»… Это, брат, Божий мир, а не твой, и не тебе судить, где «я», а где нет — последнее слово за Ним,» — Зуи раскрывает сестре глаза на истинные мотивы её нового увлечения.
И это про меня. Чем больше я бормочу, тем больше становится моё «я» и вместе с этим растут мои запросы ко Всевышнему и просто-таки детская обида — а чего это Он их не удовлетворяет!?
Вот она — причина самообмана! Ты меняешь полностью свою жизнь, бормочешь что-то каждый день, лишаешь себя многого… А потом думаешь: «Эй вы там, небесная канцелярия! Я вроде как свою часть контракта выполнил. Теперь ваша очередь. Мне, пожалуйста, того-то, того-то, и этого ещё…» И очень удивляешься, когда твои желания впустую сотрясают воздух.
И Вера из какой-то внутренней и самодостаточной потребности, из приношения, из акта благодарности превращается в ещё одну разменную монету нашей вульгарной цивилизации, в какое-то нездоровое ожидание, что всё будет по-твоему. Ты же богопослушный и благочестивый человек!.. Постепенно самообман становится ханжеством. Особенно если ты — умный и благочестивый — начинаешь глядеть по сторонам и оценивать окружающих: не таких богобоязненных и — понятное дело! — не таких благочестивых. Ты становишься «ясновидцем» (как говаривал Зуи), которому дано право судить других, а самое главное — осуждать. И чем упорнее ты отказываешься видеть собственный самообман, тем яростней твоё осуждение. Так в твоём сердце не остаётся ничего кроме желчи, злобы на других, на себя и в итоге на Бога, который не выполнил свои обязательства — не сделал мир таким, как ты хочешь…
Потребительство разрушает Веру. Молитва перестаёт быть жертвой, ты уже не отказываешься от сальных частей своего «я» — наоборот — твоя молитва их взращивает. А подлинная красота в жирных лапах вульгарности из проводника Божественного становится лишь новой причиной боли и отчуждения…
Пожелайте мне победить этого уродца в себе. Ведь для этого же, в конце концов, Сэлинджер написал свои книги… Джексон пел свои песни…
Ведь для этого же и существует молитва.